Священник из Бреста: «Наркоманы, тунеядцы, проститутки, уголовники, отщепенцы – мои люди»
Отец Игорь разговаривает с протестующими, утешает родственников задержанных, поддерживает волонтеров около СИЗО и ИВС. Прокуратура за это сделала ему предупреждение.
Отец Игорь Кондратьев – настоятель греко-католического прихода Святых братьев-апостолов Петра и Андрея в Бресте. За последние пару недель он стал узнаваемой персоной в городе. Высокий, в черной сутане с крестом на груди – его сложно не заметить. Тем более там, где увидеть священника мало кто ожидает: например, в женской цепи солидарности, около СИЗО или изолятора временного содержания.
«Я ваш священник!», – так отец Игорь представился, когда во время митинга 16 августа подошел к микрофону на площади в Бресте, где собралось почти 30 тысяч человек. Тогда он потребовал немедленного освобождения задержанных. К утру следующего дня казенный дом покинули больше 170 человек – большинство из тех, кто получил «сутки» после протестов 9-10 августа.
– Зачем вы тогда сказали: «Пойдемте к СИЗО?» Многие испугались, что это плохо закончится.
– Тогда я мэра позвал к СИЗО. Я имел в виду, что нужны конкретные действия, чтобы люди были освобождены. Все-таки Александр Рогачук это сделал: он пошел в горисполком и начал работать, звонить. И той ночью к 5 утра большая часть тех, кто там сидел, была освобождена. Конечно, я не имел в виду, что нужно идти на штурмом СИЗО, ни в коем случае!
– Последние почти три недели вы провели среди протестующих. О чем говорили с ними?
– Я был в городе с 8 утра. То возле СИЗО, где передачи передают – там всегда было много людей, то в цепочке солидарности – она начинала выстраиваться с 9 утра. Люди были страшно напуганы, и когда видели священника, им становилось легче. Многие высказывали благодарность за то, что видят рядом кого-то из церкви. Те, у кого кто-то был арестован или побит, были в слезах. Их нужно было обнять, поддержать. Ну и, конечно, люди были очень сердиты. Приходилось их чуть-чуть успокаивать, чтобы они не рассердились сильнее, чтобы не начался конфликт. Я делал все, чтобы это не вылилось в провокацию.
– А с милицией пытались разговаривать?
– В первый день пытался подойти. Я видел, как милиция со щитами и палками бежала на людей. Был в ужасе от стыда. Мне хотелось бы видеть государство сильным – но в хорошем смысле. Человек сильный, когда за ним правда, достоинство, дипломатия. Наказывают и запугивают от бессилия. Я пытался разговаривать с милицией, но никакого ответа не было. Во время одной из акций, когда я разговаривал по телефону, ко мне подлетели эти люди в черном. Я замечание сделал: «Не мешайте мне разговаривать!». Смотрю – они уже сжимают палки, у них меняется выражение глаз… Но их кто-то старший остановил и увел. Мой собеседник говорит: «Уходи оттуда!» Но я задумался: что происходит?
Вот я – священник: в сутане, с крестом. Милиционер мог сказать: «Здравствуйте, у нас тут операция, вас прошу здесь не задерживаться, пожалуйста». Это нормальная, общепринятая форма общения. Мне скоро 62 года, и не очень приятно, когда человек в два раза меня моложе подбегает и говорит: «Иди давай отсюда».
– Ваше присутствие среди протестующих расценили как участие в несанкционированных массовых мероприятиях. За это вынесли прокурорское предупреждение…
– У меня была надежда, что хоть в прокуратуре свое слово воткну. Но нет. Мне показалось, они там растерянные были. Ощущение другой планеты, других ценностей. Кроме этого мне еще и звонят. Последний разговор был такой: ну ладно, я еще могу выражать свою гражданскую позицию, как все — но в джинсах и рубашке, чтобы не видели, что я священник. Некоторые чиновники говорили, что никогда мне руки больше не подадут. Просят не выходить к людям. Но как я могу не выйти?
– Вам сейчас страшно? За себя, за приход?
– Конечно, страшно. Я боюсь за себя, за свое имя. За то, что церковь лишат регистрации. Мне поступают странные звонки. Меня называют по имени отчеству, потом называют имя моего сына. «Ваш сын?» – «Да». – «Ну-ну». И на этом разговор заканчивается, и номер не определен. Младшему сыну во «Вконтакте» приходят сообщения со всей информацией про меня: дом столько-то квадратных метров, прописан там-то. Кто-то показывает, что он хорошо осведомлен обо мне. Угрозами это трудно назвать, но подтекст у этого такой, мол, люди, смотрите, какой богатый священник. Это неприятно.
Я жду, что про меня сделают компромат, чтобы дискредитировать. И если они это сделают, для меня их авторитет исчезнет на глазах. Это будет знак, что моральный уровень тех, кто создает компромат, ниже некуда.
– Вас упрекали, что вы, священник, лезете в политику?
– Очень часто, особенно от чиновников, слышу напоминание, что церковь не должна заниматься политикой…
– Как раз недавно президент об этом сказал. «Церкви и костелы не для политики» и «не идите на поводу у отщепенцев».
– Именно церковь формировала государства, общественные отношения. Божественные законы стали законами государств. Наша европейская цивилизация основана на иудео-христианских ценностях. Есть впечатление, что те, кто стоит сейчас у власти, убеждены, что именно они – последняя инстанция. «Оценку даст прокурор». А мне кажется, последнее слово должно быть у церкви. Она все еще является авторитетом. И моя точка зрения, думаю, для людей важна.
– Что вы скажете о протестах, о жестких задержаниях?
– Если кто-то считает, что в церкви я должен сказать: «Терпите, так вам и надо, не туда пошли» – то они ошибаются, я так не поступлю. Я на стороне избитых. Если употреблять последний термин, то на стороне отщепенцев. В компании Иисуса были грешники, больные, некрасивые, прокаженные. Сегодняшним языком – это наркоманы, тунеядцы, проститутки, уголовники, отщепенцы… Это моя церковь. Я думаю, что многие на самом деле не такие, но даже если бы и были – все равно, это моя церковь, это те люди, к которым меня послал Бог. Я с ними.
Я был на похоронах Геннадия Шутова — парня, в которого стреляли. Я его раньше не знал, но как понял, он был хорошим человеком. Не должно быть такого, чтобы в мирное время в людей стреляли! Человек имеет право на защиту себя, своей жизни, своего здоровья, своего достоинства всеми способами, которые есть в этот момент. Это мое глубокое убеждение.
«ЗА КАЖДЫЙ ГРЕХ НУЖНО ИЗВИНИТЬСЯ»
– Как вы относитесь к лозунгу «Не забудем, не простим»? Все-таки христианство учит прощать.
– Лозунги, которые выкрикиваются во время шествий и митингов – это не то, что нужно воспринимать буквально. Так люди выражают эмоции. «Трибунал!», например. У нас же нет никакого трибунала. «Не забудем, не простим» – короткая фраза, которой люди высказывают возмущение, обиду.
У нас очень добрый народ. Наши люди прощают. Иоанн Павел II простил того, кто в него стрелял – у него это получилось.
Я предполагаю, какие поступки тяжелее простить. Людям не нравится вранье. Лицемерие очень не нравится. Когда тебе врут и лицемерят – тебя унижают, думают, что ты дурак, и все проглотишь.
Каждый грех должен быть чем-то компенсирован, нужно за него извиниться перед теми, перед кем ты согрешил – перед Богом и перед людьми. Если ты обманул большое количество людей, нужно почти что у всех попросить прощения. Хотя технически я не представляю, как это сделать.
– К вам наверняка обращались с вопросом, который волнует и верующих: где Бог, когда мы страдаем, за что нам это?
– Я очень рад, когда люди задают этот вопрос. Потому что они тогда называют Бога последней инстанцией. Он авторитет! Мне это приятно. Я понимаю: хочется сказать, что Бог нас не любит, мы можем на него обижаться… Но у Бога есть множество инструментов, чтобы нас чему-то научить, даже если мы этого не понимаем.
Не хочется сухого богословия, но… Трудно представить, что сейчас откроется небо и сам Бог погрозит всем пальцем. Он нам, людям, дал совесть, мозги, оставил нам Библию, законы, все необходимое для того, чтобы мы сами могли разобраться. Если у вас дома мусор, вы можете бесконечно стоять на коленях, чтобы Бог послал ангелов и они навели вам порядок… Молиться надо, это обязательно, конечно, но есть вещи, которые мы должны делать сами. Бог оказывает нам такую честь – так серьезно к нам относится! Доверяет, даже если мы делаем ошибки, но свободу у нас не забирает. А только свободный человек способен любить.
Оксана Бровач, корреспондент
