«Это напоминает ИГИЛ». Британец — о том, как сотрудничал со Свято-Елисаветинским монастырем
— Расскажите вкратце о себе и своем пути к православию.
— Меня зовут Стив Лейси (Steve Lacey), я много лет работаю в сфере рекламы и коммуникаций. Я инвалид, у меня так называемая «клешня омара» (рука выглядит как крючок), отсутствует малоберцовая кость и укорочена большеберцовая кость. Еще у меня только два пальца на одной ноге и четыре на другой.
Хочу сегодня рассказать про свой личный путь и немного про свой опыт общения с Русской Православной Церковью. Также расскажу о Свято-Елисаветинском монастыре в Минске — как я относился к нему в прошлом, как мое отношение изменилось и почему оно изменилось.
Начну, наверное, с того, что попрошу прощения у народа Беларуси, особенно у тех, кто сражается за свободу и демократию. Позже поясню, почему.
Это был долгий путь, но по итогу я почувствовал себя гораздо ближе к Богу. В каком-то смысле это был путь радикализации, путь в царство тьмы. Корень тьмы в том, что российская пропаганда распространяется через Русскую Православную Церковь, где ей вообще не должно быть места. В том числе и в Свято-Елисаветинском монастыре, транслирующем взгляды, которые мне сейчас отвратительны.
Так что давайте я немного расскажу про свой бэкграунд, про то, кто я, как я пришел к православию и каковы были мои взгляды.
Впервые я поехал в Россию в 1989 году со школьной экскурсией и влюбился в русскую культуру: в Достоевского, в колокола, в балет — вот в это всё, что относится к русской культуре и что любят на Западе. Потом регулярно ездил в Россию на каникулы. В 2004 году я работал в рекламе и довольно много пил. Приехал в монастырь в Петербурге и почувствовал, что мама, которая недавно умерла, со мной, и что мне нужно изменить свою жизнь. До этого я не был христианином и не был крещен, поэтому обратился, поверив, что это правильный путь, и крестился в Русской Православной Церкви.
Еще одно наблюдение, которое я сделал в России, заключалось в том, что инвалидность там на самом деле не признавалась, а скрывалась и вызывала жалость. Поэтому я хотел сделать всё от меня зависящее, чтобы попытаться изменить отношение к инвалидности. Я был в юрисдикции Сурожской епархии в Лондоне, а после раскола[1] был ярым сторонником России и Московского Патриархата. Также состоял в приходском совете собора РПЦЗ в Лондоне.
— Вы знали к тому времени о политической роли Московского Патриархата и его связи с путинским режимом?
— Интересный момент насчет Русской Православной Церкви: сначала я думал, что это всё про любовь. А потом ты начинаешь рассуждать и понимаешь, что там на самом деле есть экстремизм — работает то, что мы видим в сектах: экстремистские тенденции проклинать всех чужих и гордиться тем, что, в отличие от внешних, у нас якобы всё внутри идеально. Современное русское православие вас засасывает так, что вы в конечном итоге проваливаетесь в темную кроличью нору, во тьму — не в свет.
В 2008 году, когда было вторжение в Грузию, я огорчил многих своих грузинских друзей тем, что встал на сторону России.
В 2014 году я стойко ненавидел ультраправых, потому что вырос в очень расистском районе Лондона. Так что я поверил во все те нарративы, которые продвигали конспирологи с Russia Today и церковь. Абсурдные нарративы вроде того, что украинцы — нацисты, что ультраправые теперь контролируют украинское правительство, что это двухполярный мир, что это американский переворот, что Украина хочет запретить русский язык и русскую культуру и что украинцы, белорусы и русские — один народ. И все эти рассказы поглощали меня.
Постепенно я начал выходить из экстремистского инфопузыря, но для дерадикализации нужно много времени. К 2019 году я стал занимать более нейтральную позицию. Но под «нейтралитетом» я подразумеваю, что считал, будто мы не знаем всю правду, а западные СМИ предвзяты — и в пику им избегал политики. В каком-то смысле понятие о религии как об «опиуме для народа» в моем случае было верным — я был зомбирован и закрывал глаза на права и достоинство человека, считая, что им нет места в моей жизни. Кроме того, я по-прежнему поддерживал некоторые российские пропагандистские нарративы — идею о том, что русское православие нужно защищать, и нелепое представление о том, что Запад хочет уничтожить православие.
— Когда и как вы впервые познакомились со Свято-Елисаветинским монастырем? Каким было ваше первое впечатление?
— Впервые я встретил их на концерте. За несколько лет до того слышал про них, про их работу. Как человек с ограниченными возможностями я был просто очарован удивительными вещами, которые, как мне казалось, они делали с инвалидами, алкоголиками и наркоманами. Это реально запало мне в душу. Еще мне очень нравилась их музыка, было отчетливое ощущение, что они представляют собой мощную творческую силу: такие креативные, с немного даже хипповским или хипстерским подходом к православию.
Далее я познакомился с монахиней, которая была одной из старших на «гастролях», и спросил, можно ли мне приехать и пожить в Минске. Затем дважды ездил и останавливался в Минске примерно на пять недель, незадолго до пандемии. Было это где-то в 2019 году.
Пока я был в монастыре, со мной мило общались, проводили экскурсии. Всё было очень душевно, я ощущал это как эталон любви и принятия. Теперь оглядываюсь назад и вижу, что был кем-то вроде иностранного туриста в советское время, которому показывали самое лучшее.
— Почему вы решили помочь монастырю?
— Так вот и решил — помочь чем могу. Я подвозил их, когда они приезжали в Великобританию, продвигал их концерты, помогал им найти жилье, помогал с площадками, собирал деньги. Совместно собрал 3000 фунтов и вложил 1000 фунтов из своего кармана, чтобы помочь школе.
Я вел с ними переговоры о создании благотворительного фонда. Идея фонда важна, потому что у них нет статуса благотворительной организации в Европе, за исключением Германии, а это означает, что их правовой статус и легальный характер сбора денег довольно сомнительны. В целом задача фонда была в том, чтобы продвигать их в медиа в позитивном ключе, помогать им в коммуникациях, помогать с финансовыми правилами, помочь открыть здесь банковский счет.
Еще я консультировал их по СМИ, и за это мне очень стыдно. Например, когда их критиковала «Христианская визия», я расписывал им, что «Христианская визия» будет делать и как с этим можно бороться, используя медиастратегию.
Также, пока находился в монастыре, снимал видео и рассказывал, как там всё полно любви и вообще прекрасно. А когда их раскритиковали в соцсетях, я стал на оборонительную позицию — с любовью писал, какое это крутое место.
Плюс монастырь попросил меня провести расследование о «Христианской визии», и я нашел какую-то очень мелкую связующую нить между Наталлей[2] и Соросом, которую они использовали для нападок на Наталлю в социальных сетях. За это я прошу прощения.
— Как они относились к вам на личном уровне? У вас там были близкие друзья?
— Были. Конечно, там есть очень хорошие люди, просто надо отделить структуру от людей на местах, то есть верхушку от низов.
— В какой мере вы помогали, каким проектам? Как передавали собранные деньги — наличными или по безналу? Получали отчеты о том, как были потрачены деньги? Что в монастыре говорили о целях сборов? Как вы думаете, они были честны? Было ли что-то странное в их поведении по части денег?
— Я уже говорил, что жертвовал им довольно много денег через Just Giving. Никаких отчетов о том, на что тратились эти средства, я не получал. Мне сказали, что деньги идут на образование и на школу, и тогда я считал, что это честно. Еще я ходил на ярмарки, помогал там и наблюдал, как сестры часами работают за копейки. Тогда я полагал, что деньги тратятся на заявленные цели, это же монастырь, в конце концов.
— Вы знали об их политической позиции и деятельности?
— Их политическая позиция и деятельность — тема интересная. Тогда я отходил от более ортодоксальных фундаменталистских позиций и, наверно, был скорее нейтрален, поэтому во многом думал, что они находятся в центре или на «царском пути», как выразился бы Серафим Роуз. Поэтому я не связывал их с фундаменталистской позицией — как же я ошибался! Еще я читал, что их концерты подвергались нападкам со стороны больших традиционалистов, и мне казалось, что их также атаковали либералы и люди, которые хотели более либеральной церкви. В монастыре мне сказали, что причина нападок была в том, что монастырь очень богатый и успешный, ему завидуют.
Пока я там был, запомнил одну-единственную из ряда вон выходящую реплику — когда отец Андрей Лемешонок сказал, что считает Путина великим вождем. Тогда я думал, что это просто русский менталитет, и не придавал этому большого значения. Еще мне сказали, что они финансово поддерживают Патрика Ланкастера (это один из крупных пропагандистов на Донбассе), но утверждалось, что это из гуманитарных соображений.
Вся эта история стала для меня меняться постепенно, особенно в связи с ковидом.
— Когда и как вы впервые заметили, что они поддерживают диктатуру, насилие, войну? Вы общались с ними в то время? Как они объясняли свои заявления или заявления своего руководства?
— Так, поначалу, когда случился ковид, я был в замешательстве и думал, что вся дискуссия о дальнейшем причащении одной лжицей и о том, чтобы не закрывать храмы, была неправильной. Но после дебатов в фейсбуке с Ингой Леоновой понял, что стоял на ошибочной позиции. Инга подтолкнула меня к тому, чтобы иначе посмотреть на это дело. Затем начали появляться истории о ковиде и о том, как в монастыре ковиду позволяли распространяться. Я напрягся и стал немного беспокоиться о том, что происходит, но всё еще считал, что монастырь травят из зависти к его успеху (как мне сказали ранее). Мне стало несколько тревожно, потому что риторика монастыря становилась очень похожей на то, что говорят адепты теории заговора и ультраправые / наци в США и Европе. Некоторые люди из монастыря говорили, что ковид был микрочипом, который придумала мировая закулиса, масоны и т.д. — всё это мне очень напоминало то, во что верят оккультисты.
Дальше были выборы в Беларуси, и тогда я немного растерялся. Я не эксперт в белорусской политике, не видел четко, что происходит, и у меня были промыты мозги, чтобы верить, будто проблема прав человека несовместима с православием. Потом всё становилось более и более жестко, хотя сначала я подумал: «Ай, всего лишь небольшой протест». И да, я попросил у народа Беларуси прощения за мои первоначальные колебания насчет того, что там правильно, а что неправильно. Затем на улицы вышло всё больше и больше людей, и стала видна уже абсолютная тирания «последнего диктатора Европы». Самое большое изменение для меня произошло, когда смелый лидер, Мария Колесникова, порвала свой паспорт, была арестована и отправлена в тюрьму. Я стал слушать и понимать, насколько это грубая и злобная диктатура и какая она жестокая по отношению к своему народу.
Еще я слышал истории о том, как арестовывали сотрудников монастыря и как монастырь увольнял этих смелых людей, которые боролись за лучшую Беларусь. Я был в шоке от того, что монастырь поддержал этого монстра. И это заставило меня задаться вопросом: как христианский монастырь, который позиционирует себя на Западе в качестве заступника уязвимых, может быть на стороне тирана? Именно это заставило меня начать задавать вопросы: так всё это про власть? Всё дело в удержании власти? Я спорил в то время с людьми в монастыре, спрашивал, почему они поддержали Лукашенко, неправославного, против кандидатов-христиан, которые хотели лучшей Беларуси? Как они могли поддержать Лукашенко, российского янычара? И при этом до 2021 года я продолжал вести с ними переговоры о фонде, потому что любил их и не отошел до конца от радикальных взглядов.
Потом была вспышка войны в Украине. Когда-то я ездил на летние каникулы в Мариуполь. Поэтому, когда в Мариуполе начали падать бомбы, я дал Богу небольшой обет, что сделаю всё для меня возможное, чтобы попытаться помочь украинскому народу против этой несправедливости и тирании. Что меня удивило, так это двойные стандарты Свято-Елисаветинского монастыря: с одной стороны, они были похожи на РПЦЗ, когда говорили: «Мы не занимаемся политикой — это война между братскими народами». Но вы знаете, что за этим скрывается мощная поддержка путинского режима, и в некоторых постах монахинь в соцсетях стала проявляться тотальная пропаганда российских империалистических нарративов: война — это вина Запада; украинцы — бандеровцы; украинцы обстреляли своих в Мариуполе; в Мариуполе не так уж и плохо сейчас; Бучи не было; это заговор; жители Донбасса — жертвы; Россия — жертва, которую Запад хочет уничтожить.
Потом ты смотришь на заявления отца Андрея Лемешонка, видишь, как он поддерживает и возносит молитвы за Путина и за путинский режим. Прежде всего, это был критический момент для меня, когда я полностью осознал, что монастырь является фундаменталистской организацией: я проводил исследования экстремизма, изучал правых радикалов, а еще изучал мусульманский экстремизм. К сожалению, я видел параллели этому в других экстремистских организациях. Во многом это напоминает мне ХАМАС и ИГИЛ, которые тоже кормят бедняков и заботятся о стариках и инвалидах, а их деньги тратятся на подрыв Запада, пропаганду экстремизма и создание культа войны.
— Вы были разочарованы? Пытались обсудить это?
— Когда узнал, что они поддерживают российскую армию, мне стало абсолютно мерзко. «Разочарован» — слишком мягко сказано. К сожалению, они встроены в пропаганду нацистского тоталитарного государства и развивают российские пропагандистские военные нарративы.
— Как вы думаете, почему люди на Западе продолжают их поддерживать?
— Очень интересный вопрос, я считаю. Думаю, людям кажется, что они нейтральны. Наверное, они видят их такими же, как и я, то есть видят «хипстерскую» сторону. Видят очень изощренную идиллию, которая внушает людям чувство, будто монастырь похож на некоторые известные и любимые здесь, на Западе, православные монастыри с их прекрасным искусством и песнопениями. Но, к сожалению, если вы «поскребете» поверхность Свято-Елисаветинского монастыря, то поймете, что это просто маска, за которой скрывается что-то совсем иное.
— Что вы можете сказать тем, кто продолжает их поддерживать?
— Не поддерживайте! Вы бы отдали свои деньги ХАМАС? Вы бы отдали свои деньги ИГИЛ? Не поддерживайте их, потому что они участвуют в пиар-кампании по сбору средств для террористического государства.
— Вы знаете, что многие уходят из монастыря? Как вы думаете, почему они не предают это огласке?
— Ну, я заметил, что много людей ушло. Думаю, они хотят полностью порвать с монастырем, как бывает, например, когда человек покидает секту. Во-вторых, монастырь близок к коридорам власти — к правительству — и, вероятно, также близок к спецслужбам. И люди не хотят, чтобы к ним постучались спецслужбы, тем более, что время повернулось вспять, к тоталитарному прошлому.
А одна из главных причин заключается в том, что елисаветинцы имеют репутацию тех, кто портит жизнь своим критикам, и в основном они атакуют в соцсетях, выискивая компромат: старый твит, старое электронное письмо, вырванное из контекста, — всё, что позволит им отвлечь внимание от себя. Короче, их тактика в том, чтобы уничтожить тебя морально. К сожалению, я в курсе, что они попытаются это сделать со мной — я знаю, что они попробуют напасть на меня лично, но что такое твиты и комменты в соцсетях, когда люди сражаются и умирают на передовой линии борьбы с тиранией? Это просто мелкая пакость.
Наконец, они попытаются сказать, что их оппонент духовно болен, — это максимально странное заявление, что люди духовно больны и ведут себя не по-христиански, если они становятся на сторону изнасилованных женщин, детей, подвергшихся сексуальному насилию, детей похищенных, всех убитых, подвергшихся пыткам, всех заключенных, депортированных, ограбленных, ставших жертвами истощения и многих других надругательств над многострадальным народом Украины. Мой вопрос ко всем вам: на чьей реально стороне Христос? А вы на стороне святых или на стороне новомодной иконы — буквы Z?
Перевод с английского
[1] После кончины митрополита Сурожского Антония (Блума) в июле 2006 года часть Сурожской епархии во главе с епископом Василием (Осборном) перешла к Константинопольскому Патриархату.
[2] Василевич.
