«Я сижу здесь за веру в Бога». Бывший политзаключенный Андрей Крылов о судьбе католических священников Генриха Околотовича и Анджея Юхневича и давлении КГБ 

11 сентября 2025 года среди 52 освобождённых политзаключённых оказался и Андрей Крылов — активист, осуждённый на пять лет по сфабрикованному делу об «организации массовых беспорядков». С конца 2023 года он отбывал срок в исправительной колонии №2 в Бобруйске, где также находятся католические священники и политзаключённые — ксендз Генрих Околотович и ксендз Анджей Юхневич. Первого обвинили в «измене государству», а второму, после нескольких месяцев пыток по политическим мотивам, переквалифицировали дело по статьям о половой неприкосновенности несовершеннолетних.

На пресс-конференции, организованной вскоре после освобождения, Крылов привлёк внимание общественности и СМИ к судьбе этих двух служителей церкви, подчеркнув необходимость их немедленного освобождения. В интервью «Христианской визии» он подробно рассказал об условиях их содержания, об обстоятельствах сфабрикованного дела по статье об измене государству против Генриха Околотовича, а также о попытках КГБ оказать на него давление — в частности, с целью вовлечения в провокацию против нового апостольского нунция в Беларуси Иньяцио Чеффалиа. Сам ксендз Околотович заявил, что считает себя заложником: «Я сижу здесь за веру в Бога».

– Вчера на пресс-конференции освобожденных политзаключенных вы рассказали, что в заключении встречались с политзаключенными католическими священниками. Это были ксендз Генрих Околотович и ксендз Анджей Юхневич или кто-то еще?

Да, правильно, это были двое политзаключенных ксендзов – Генрих Околотович и Анджей Юхневич, они находятся в ИК-2 в Борбуйске. 

Но я больше знаю об Околотовиче,

с Анджеем пообщаться не удавалось – он на низком статусе,

у него статья о сексуальном насилии, там группа статей 166, 167, может 168, 169, я точно не помню, что там за составы преступлений. Это низкий статус, его правильно называют “петухи”, это “петушиный” статус. Должен сказать, что насильственных методов сексуальных там у нас не происходит. Если только единственное, может, КГБисты там где-то кого-то скажут по последним отморозкам. Короче, сексуального насилия там нет, чтобы мужчина насиловал мужчину, такого нет. Поэтому Анджей добрый, доброжелательный человек, но его всегда от меня отделяли – другие заключенные “низкого статуса”. Только подойдёшь, а они: “О чем ты с ним хочешь разговаривать? Что тебе надо?” Может, они хотели его оградить, защитить, считали, что я к нему хотел общаться как агрессор? Не знаю. 

Поэтому я могу рассказать только про Околотовича.

– Рассказывал ли ксендз Генрих о том, как и за что его задержали? Что происходило?

Как он рассказывает: позвонили ему на телефон, сообщили, что умерла женщина, и её нужно по обряду католического церкви похоронить на кладбище. Ему сказали, что ваша задача приехать на кладбище, мы там с вами рассчитаемся, вам нужно на кладбище отслужить, что гроб привезут, и будут там люди находиться, и что надо службу, короче, произвести по обряду католической церкви, похороны осуществить. 

И вот он прибыл и смотрит, что бусики стоят на кладбище. Это Воложин, где-то возле Воложина, в окрестностях Воложина – его приход был в Воложине. Приход в Воложине и, значит, прихожане-воложинцы. И вот он приехал, куда указали на кладбище, стоят там бусики, люди есть, но люди эти были, как уже потом выяснилось, КГБисты. Эти люди стояли в плащах на кладбище, несколько, скажем, пять-шесть человек, может, парочку бусиков, я не знаю. И вот он подходит там к ним и говорит, мол, а где гроб, где кого хоронить надо, где что, чего это. А ему отвечают, что здесь ничего нет, ты приехал по другим задачам и так далее. И здесь его забрали, каким путём, сильно не помню. Ну, там же много мужиков, а он один, ему 60 лет. Поэтому, ну забрали, я не могу сказать, наручники, скорее всего, надели и на голову чёрный шлем, чтобы не видно было, чтобы кто-то его не мог вызволить, вытащить или напасть, чтобы отбить его. Но это для этого и делают, чтобы никто не видел, кого, где и кто везёт. 

– А в чем была сущность обвинения его? Что он такого сделал, чтобы получить статью по измене государству?

С его слов, сущность обвинения, его обвинили, значит, в приговоре указано, что он нанес материальный ущерб в размере одного миллиона евро. У него в приходе забрали машины, на той машине, на которой он приехал на кладбище, все, что Ватикан давал ему, какие-то там перечислял деньги, я не знаю, может это по его предположению, это где-то примерно 250, 270, может 280 тысяч евро у него забрали. 

Вот, это известно, значит,в этот период времени пришел к нему документ, в котором сказано, что с учетом тех денег, которые мы у вас конфисковали, и из миллиона евро вам осталось доплатить в эквиваленте белорусских рублей что-то там около миллион семьсот восемьдесят белорусских рублей, тогда евро был около 4 белорусских рублей, поэтому нужно конвертировать, сколько ему осталось доплатить. 

А обвинение у Околотовича было такое, с его слов, дескать, он собрал какие-то самолеты, которые где-то куда-то вылетели, по какой причине вылетели, я не знаю, так вот он эти российские и белорусские самолеты, он направил, чтобы они летели в какую-то другую, в противоположную сторону.

И этим самым совершил как бы преступление, как это называется, преступление “предатель родины”. Он, значит, якобы войска, самолеты, авиацию всю направил в противоположную сторону, от той, куда им необходимо было лететь. Каким-то образом он поднял все самолеты России и Беларуси, и они с какой-то сложной целью полетели. Что это такое за обвинение? 

— Вы говорили о давлении КГБ на Околотовича, в чем оно заключалось, что от него требовали? 

Приезжали к нему из КГБ, вероятнее всего, чтобы заставить его оговорить прихожан или других священнослужителей католической церкви.

И летом его забрали этапом, наверное, на 3-4 недели, в Минск, в СИЗО КГБ, и там ему какие-то бумаги дали прочесть, и вроде бы ему дали это подписать, то ли ознакомление с судом. А самам поездка, этап, это настолько нервное, серьезное мероприятие, это так по нервам давит, как два переезда равны пожару, то один этап равен десяти пожарам. И его привезли, чтобы он подписал какую-то бумагу, скорее всего, по суду, там  какая-то бумага была недоподписана, а ее, мол, почтой или специальным курьером довезти нельзя, поскольку это большого значимости секретный документ, поэтому его самого туда повезли.

Это всё длилось где-то на протяжении июня. И сейчас я расскажу, что было уже после этого. После прибытия, возврата – он через месяц вернулся – опять в ИК-2 в Бобруйск. Тогда его пригласили, сказали, что приедут из КГБ с ним пообщаться. Общались с ним по следующему поводу. Ему говорили, что вот он должен миллион евро, ну вы сами понимаете, что вы к этим самолётам и миллиону евро имеете такое же отношение, как я к балету. Это все не так, вы сами знаете, но вы подпишите вот эти документы. И мы тебя, Околотович, выпускаем, и вы – на свободе. Мы вам ничего другого не делаем. 

А в этих бумагах было примерно следующее – это что говорил сам Околотович. — что КГБ запрашивает, чтобы он, Околотович, после того, как его вернут назад служить в Воложин, туда пригласил посла Ватикана и там секретно, как бы нечаянно, передал этому послу Ватикана флешку. То есть, чтобы создать на посла компромат.
Но Околотович отказался.

Он говорит, что отказался, сказали им, что вот, я же, говорит, лет пятнадцать-восемнадцать только учился на ксендза, у меня и докторская защита есть и так далее. Что в период, как я практику проходил, я же во всех странах Европы служил ксендзом. И в этом же Бобруйске десять лет служил. И в Воложине пятнадцать лет служу. Я, говорит, весь проникнут церковными задачами Божьими. У меня все в голове Божье только. А это, что вы от меня требуете, – есть преступление, а я Бога не могу предать, равно как вот это выполнить это действие. Но они сказали, что мы будем еще много раз посещать тебя, чтобы ты, может быть, передумал, может, согласился бы эту задачу решить. 

– А какие у него условия содержания в целом?

Он держится, нормально, немножко что-то у него со здоровьем не в порядке, я не помню, что. Но хочу сказать, бодрится, держится. Не такие сильные боли. Но нужно его освобождение.

Он такой великий человек, действительно, высокого полета человек.

Его никто сильно не гнобит в колонии, со стороны служащих – там ведь могут преднамеренно сказать, что ты, например, не поздоровался, не представился по форме: “Гражданин начальник, я такой-то такой-то, такого года рождения, осужден по такой-то статье, присвоен профучет “экстремистская и иная деструктивная деятельность”.

Он может в больничку записываться, и его туда допускают. Он чем-то болен, у него какие-то проблемы с питанием, есть ограничения. Но ему все положенные продукты, положняк, по режимному мероприятию, он получает.

У Генриха, как и у всех политических, могут писать только родственники. Ему запретили переписку, сколько он находился, я уже не помню, какую цифру он назвал, сколько лет, как он сказал. С тех моментов, которые задержали, значит, к нему пришло письмо, то первое письмо его родного брата пришло, ну, может, через два года, через год, я не могу знать, через сколько это пришло, ну, просто не запомнил, мне это не надо было. Короче, то письмо, которое отправлял брат его, первое письмо после задержания, ему дошло. Второе письмо, где-то недели через две пришел пустой конверт. И потом, через несколько дней, я видел, оперуполномоченный, Острейко, передал ему само письмо. Оно, якобы, завалялась, на самом деле, его обследовали, что там брат в том письме писал. А в том письме было следующее содержание, это мне Генрих сам рассказывал, что брат ему написал новость, что в Нигерии или где-то там задержали одного ксендза, и его из Нигерии выгонять взялись, а он отказался и ему дали срок, на 26 лет осудили. И тогда Ватикан, мол, бился за него, чтобы его освободили, и где-то через год его освободили и из страны выдворили. Ватикан пробить смог это только через год. И ещё какую-то ценную, важную информацию он сообщил, что брат писал, но я не помню, что.

Он такой человек, Околотович, что сильно не ходатайствует за себя.

Если есть у кого-то подвязки в ДИНе или кто-то со стороны жалуется в ДИН, то их как бы в отместку наказывают за то, что вышестоящим жалуются. Но последние тенденции, если кто-то жалуется в вышестоящие органы, то они этого человека боятся трогать и придуманные наказания не используют, например, сказать, вот ты небритый или недостаточно бритый, если ты нормально побритый, или что курил в неустановленном месте – как делают с теми, кто на десятом профучете (это политзаключенные, но они не называют “политзаключенные”, там называется “десятый профучет” – “экстремисты и деструктивная деятельность”). 

Обычно начальник призывает и говорит: “Пиши объяснение, что ты курил в неустановленном месте, или что недостаточно бритый, напиши, что плохо видишь, в зеркало не видно, или придумай что-то еще, что ты не поздоровался, пиши, что хочешь, что ты сделал какое-то нарушение мне, что лучше”. И все пишут.

И всё ложью покрыто.

Система сильно раздута, много служащих, они ничего не делают, просто ко всем придираются, “доколупываются”, просто ходят, чтобы кого-то зацепить. А сами друг друга боятся, за погоны, если вышестоящая организация приезжает, они боятся в десять раз, в сто раз больше. Они лезут через заборы, перелазят через сетку эту, лишь бы не пересечься, если идет комиссия, два-пять человек, и нет калитки, чтобы куда-то спрятаться или выскочить, он полезет через эту колючую проволоку, чтобы не дай бог с ними не встретиться, не поздороваться, и чтобы ему, не дай бог, не задали вопрос, на который он ответить не сможет, и тогда с должности полетит. Все дебильные, кстати, туповатые — это я про служащих, администрацию ДИНа, кто поумнее, они немного побудут и увольняются.

– Разрешают ли ему общаться с другими людьми, не запрещают ли вести религиозные разговоры?

Мне никто не запрещал с ним общаться, и никому, кто к нему подходит.

Он советы нравоучительно красиво, религиозно красиво, дает,

Он советы нравоучительно красиво, религиозно красиво, дает, говорит, что не нужно курить, а то видите, у тебя там же есть всякие люди, у которых и крыша съезжает, то есть они неадекватные становятся, а если еще вдобавку курят, то разрушают еще больше мозг. Ну, вот такие советы, не требовательно, но по желанию, советы дает. И к нему там еще один подходил, скажем так, служащий МВД, и говорил, ему: я же помню, когда я был молодой, вы меня венчали. 

Что касается религиозной жизни.

На территории ИК-2 находится православная церковь. Но туда всем политическим заключенным запрещены посещения.

Некоторые осужденные посещают, кто туда записывается. Желающих много. В колонии много католиков, вот что я могу сказать, много католиков, осужденных по разным статьям, убийцы, разные махинаторы и так далее, которые являются, по своей религии католиками. И они выходят в одно место, становятся ближе к церкви, и в церкви в какие-то определенное время каждый день по три раза колокол бьет. Наш православный колокол. Колокол бьет, а католики становятся, крестятся, что-то про себя читают, молитвы свои. Я знаю, что ещё есть там католики, которые утром приходят, становятся в угол на территории для прогулок. Это локальный участок, это территория огражденная, где мы можем прогуливаться и так далее. И вот, кто-то в уголок встанет и про себя молится. Понятно, что они и ко ксендзу подходят, католические молитвы читают, молятся Богу, Боженьку просят.

Генгрих попросил, может ли он посещать церковь эту православную или чтобы ему разрешили служить, чтобы верующие католики желающие могли к нему приходить. Ему сказали, что это категорически нельзя. Что если даже обычным гражданам, которые по политическому профучету сидят, им нельзя посещать, то ксендзу тем более.

К нему самому, кстати, очень хорошо относятся. Но, как мне ксендз объяснял, у государство в понятиях имеется, что раз вооружение подтягивает Польша, значит это враг, а значит Католическая церковь – враг. И государство считает, что оно точно также должно ее из Беларуси выкинуть, как и Украина сейчас пытается выгнать РПЦ из Украины, так и католичество из Беларуси. Такая вот у них тенденция, поэтому они и организуют эти все “подставы”. 

– Писал ли ксендз Околотович заявление на помилование?

Насчет помилования, я точно не знаю.

Но на помилование он вряд ли мог писать. Потому что он проникнут сознанием, что как осужденный – он является заложником, пленным. Как он сказал: “Я сижу здесь за веру в Бога”. 

– А почему вы именно к католическим священникам решили привлечь внимание на пресс-конференции?

Околотович знал, что я освобожусь, от сегодняшней даты, 13 сентября, мне оставалось пробыть шестьдесят дней. И вот

он говорил – прилагайте усилия, чтобы средства массовой информации все это узнали, чтобы везде писали, чтобы привлекали внимание к тому, сколько людей незаконно осуждены.

Вот он, человек в таком ранге, доктор наук, пятнадцать лет учился, преподавал. Он говорил, что единственное, что может помочь, это давление. Государства Беларусь, точнее, не государство, режим, – это преступное государство. Единственное, чего они боятся, это публичности, средств массовой информации. Это единственное давление, которое можно делать.

Нужно донести до всего мира, нужно донести до Ватикана, чтобы они что-то делали, вызволяли людей. Чтобы режим боялся.