Протоиерей Владимир Дробышевский: «Правда и Свет обязательно победят»

Три бывших священника Русской православной церкви из России и Беларуси, уволенные из РПЦ или покинувшие ее по собственному желанию, рассказали The Insider о том, как оказались лишними в церковной системе: о профанации вместо церковного образования, самодурстве, отстроенной патриархом Кириллом вертикали церковной власти, страхах священнослужителей перед епископами, вымогательстве церковных налогов, игнорировании пандемии и многом другом.

Протоиерей Владимир Дробышевский

бывший священник Гомельской и Жлобинской епархии

Я родом из Гомеля, по первому образованию инженер-системотехник. В 2000-м году, закончив Гомельский университет имени Франциска Скорины, я был рукоположен в диаконский чин. За 20 лет я послужил на разных приходах: и в кафедральном соборе Гомеля, и в деревнях, и в Гомельском мужском монастыре, и в женском. Меня долго гоняли с прихода на приход – возможно, я сразу получил в епархии какой-то негативный ярлык-характеристику.

В 2000-м я решил поступить в Петербургскую семинарию. Главная семинария Беларуси в Жировицком монастыре тогда активно отстраивалась, и студенты там использовались как бесплатная рабочая сила – на стройке, в свинарниках, на ремонте келий. А я хотел настоящей учебы. Епископ написал мне рекомендацию. Я поехал и невольно застрял в Питере: ректор был в отъезде, а без него мне не могли разрешить сдавать экзамены. Но когда, поступив в семинарию, я вернулся, меня обвинили в том, что я нарочно там задержался. А когда еще вдобавок выяснилось, что мне нужно будет регулярно уезжать в Питер на полноценные экзаменационные сессии, то мне сразу сказали: никто меня отпускать не будет, дескать, в соборе мало дьяконов для службы. Пришлось от учебы тогда отказаться.

Корочка вместо образования

В нашей епархии вообще было у покойного епископа устоявшееся мнение: «от семинарии все беды». И стремление священников учиться никогда не поощрялось, желающим приходилось преодолевать всевозможные препоны.

Когда году в 2013-2014 вышло распоряжение патриарха Кирилла, что все священники должны обязательно иметь хотя бы семинарское образование, то всех в обязательном порядке стали отправлять на учебу. Я с монастырскими отцами решил учиться в Киевской Лавре. Но по дороге между Черниговом и Киевом у нас сломалась машина. В результате за нас поступил единственный, кто доехал, – и всех заочно зачислили. Потом, на сессиях, экзамены частенько сдавали так: троечку и так поставят, особенно если священник идет к светскому преподавателю, «пиджаку», и обещает за него помолиться. А на «четверку» и «пятерку» надо было остаться и ответить на пару вопросов. И отцы охотно шли за «троечками».

Я оплачивал свои поездки (проживание и питание в Киеве) написанием и продажей семестровых сочинений. Писал по 7-8 сочинений к каждой сессии. Но в Киеве обязательное условие – сочинение должно быть написано от руки. Конечно, я продавал в распечатках и успокаивал себя тем, что купивший сочинение хотя бы во время его переписывания прочтет текст и что-то узнает для себя. Однажды был случай, когда у меня купили сочинение, но поленились переписать. И потом в Киеве купили еще одно (там сервис лучше — продавали уже рукописные варианты). А в канцелярии заметили, что несколько сочинений переписаны одинаковым почерком. Всех этих отцов-студентов, человек пять или шесть, тогда отчислили. Почти все потом восстановились. Так что ездили не за образованием, а корочкой «во исполнение благословения Святейшего».

В 2015 году Киевским духовным школам исполнилось 400 лет. Я решил поучаствовать в юбилейной богословской конференции. Посмотрел на пленарные выступления, на работу своей секции, на владык, на студентов, на отцов-инспекторов, их стерегущих, чтоб не разбежались, на испуг митрополита в ответ на смелый живой доклад священника из Питера на актуальную тему, на всю эту вымученную и показную атмосферу, и мое видение ситуации окончательно сложилось в цельную картину. Сегодня РПЦ не нужны умные и думающие пастыри и люди. От них все проблемы. Нужны беспрекословные исполнители «владычных благословений», поддерживающие политику «митрополитбюро». Тарас Бульба говорил сыну: «Я тебя породил, я тебя и убью». А я для себя решил так: если мои сыновья меня доведут до точки кипения, то убить – не убью, но в качестве наказания пошлю учиться на дневное отделение в семинарию. Я женат, у меня шестеро детей. И если я своих детей люблю и желаю им добра, то их ноги там не будет.

Еще учась в Киеве, я поступил на заочное отделение в Святого-Сергиевский православный богословский институт в Париже <учрежден в 1925 году, один из духовных центров русской эмиграции – The Insider>. Меня и матушка поддержала. Сдуру решил пойти согласовать эту учебу с новым Гомельским епископом Стефаном (Нещеретом). Но он мне припомнил мое нежелание как-то ехать в Москву на ежегодные Рождественские чтения. Он мне тогда еще сказал: «Гостиница с завтраком будет оплачена, суточных не дадим, возьми с собой кусок сала. Что тебе еще надо?» А когда узнал про Париж, съехидничал: «В Москву ехать не хотел, а в Париж готов?». Как-будто вообще можно сравнивать галочное, показушное мероприятие (пусть и в Кремле), и учебу в легендарном учебном заведении (хоть оно и в Париже).

Стефан тогда не принял решение, а перевел стрелки на нового митрополита Павла. А тот издал указание, чтобы белорусские священнослужители учились только на территории Беларуси. Но тем, кто уже поступил, разрешалось доучиться. Мне было непонятно: если человек хочет учиться и нашел в себе силы, смелость и финансы учиться в Париже, как это может плохо отразиться на церкви? Разве это не поднимает ее престиж?

Но все-таки я нелегально, в свой отпуск два года ездил учиться в Париж благодаря знакомым, которые меня поддержали материально. Я ехал с чудовищными комплексами, что ничего не знаю, а еду учиться туда, где преподавали отец Сергий Булгаков, Николай Лосский, игумен Кассиан (Безобразов) и многие другие. Думал: хоть приложусь к этим перилам, пройдусь по этим ступенькам, как в музее, опозорюсь со своими знаниями и уеду.

Но я поступил и в первую же сессию сдал пять экзаменов. Интересно, что я попал в волну тех, кто приезжал из Питера и Москвы учиться в Сан-Серж. Я спрашивал их: зачем вы приехали, у вас же есть свои лавры. А они дружно отвечали: хочется глотка свежего воздуха. А в Париже была совершенно другая атмосфера: скромно, бедно, но с преподавателями можно было общаться и дискутировать на равных.

Страхи перед архиереем

С этой историей с питерским поступлением, мне кажется, я попал в некий список «несистемных». Чувствовал себя все время виноватым. Я ведь почти ничего не знал поначалу и думал: раз ругают, значит за дело. Как у нас в церкви: постоянно «простите, благословите». Время шло. Я уже стал думать: сколько можно быть постоянно «сам виноват». А где тут христианство? Где тут любовь? Где Евангелие, про которое читаем на каждой службе? Я не видел этого во внутрицерковных отношениях. И это не только в отношении меня одного. Это такой «стиль».

У нас все зависит от настроения архиерея. Когда я служил в кафедральном соборе в Гомеле, самая напряженка начиналась на праздниках и выходных, когда служил епископ. Я даже задавался вопросом: зачем я тут? Кому служу – епископу или Богу? Кого я больше боюсь – епископа или Бога? Это только потом уже приходил в голову вопрос, должен ли я бояться Бога вообще. И в чем смысл богослужения – в нужный момент оказаться в нужной точке в храме и произнести правильное слово? А если я замешкался и не успел подать кадило, то надо устраивать истерику и кричать?

Когда приезжал архиерей, все ждали, когда появится его иподиакон. Он входит с коробками и с посохами и сходу посылает старшим отцам сигнал или прямо так и говорит: архиерей в хорошем настроении. Тогда старшие отцы расслаблялись, что им не прилетит. А если иподиакон делал квадратные глаза и качал головой, что, дескать, начальник не в духе, то все становились бледными от перепуга. Напряжение в алтаре прямо физически ощущалось. Там и сейчас так. Отчасти поэтому я всячески избегал общих служб духовенства, которые очень любит проводить епископ Стефан. Хорошее явление опять испорчено официозом. Епископ сгоняет такую массу попов на памятные даты, что отцы занимают весь алтарь и большую часть самого храма, там и маются в облачении пока идет служба. Зато фоточки на сайте внушительно выглядят, можно приложить в отчет для патриархии. Летом же тяжелее, отцы часами могут стоять прямо на солнцепеке (например, ожидая приезда митрополита), вне зависимости от своего часто почтенного возраста. Поэтому я и хотел уйти из собора, что не мучиться постоянно.

Одно время служил в деревне Старая Белица под Гомелем. Думал, поеду в деревню, а там вдали от царей – голова целей, сам себе хозяин, архиерей будет приезжать редко, а я буду ближе к людям. Но там оказался весьма своеобразный приход, масса неожиданных трудностей и особенностей.

У меня машины нет, всю жизнь езжу на велосипеде. А чтобы добраться в деревню на службу на рейсовом автобусе, надо было вставать в пять утра. В храме, памятнике архитектуры, не было отопления, розеток. Зимой служил в валенках, когда я причащался, отпивал из потира <священник первым принимает причастие, отпивая из чаши, из которой потом специальной ложечкой (лжицей), причащаются остальные участники литургии – The Insider>, то к нему примерзали губы. Но прихожане не желали даже попробовать провести электричество в храм: «деды так молились. Вы, батюшка, телогрейку одевайте». Но как мне надевать телогрейку, под фелонь или под подризник, я тогда так и не разобрался. Вечером, только часов в пять, обратный рейс автобуса. А днем надо было где-то перекантоваться. Мне архиепископ говорил: «иди по хатам, что-нибудь освятишь – будет тебе копеечка, спроси, как корова себя чувствует, как кошку зовут…». Но я так не мог. Считаю, кто желает, тот сам находит священника, а навязываться я не могу.

Ладанки в долг

Один или два раза в год я как настоятель получал письма от архиепископа Гомельского Аристарха (Станкевича), сколько я должен заплатить церковного налога. А у меня уже даже не возникало беспокойства, где я возьму эти деньги. Их просто не было. В тот период деньги в основном зарабатывал тем, что крестил детей в городской детской больнице, где лежали мамы с новорожденными детьми.

Налог – это даже не процент. Называлась конкретная сумма. Архиепископ Стефан на наших поповских собраниях прямым текстом говорил: «Отцы, не надейтесь обмануть епископа. Я сам был на приходе священником, я знаю, как можно дурить. Меня вы не проведете». Он намекал, что у него есть свои источники, свои соглядатаи.

Но даже если ты собрал и отдал этот налог, на этом все не заканчивалось. Потом тебе звонят и требуют, чтобы ты приехал на склад и закупился никому не нужным товаром на определенную сумму: ладанки, иконочки, подсвечники. Мне некоторые прихожанки говорили, что не могут уже видеть этот «пошлый ширпотреб». Объясняешь, что это никто не покупает. А в ответ: плохо продаете. Говорю: у меня нет денег, чтобы это все у вас купить. В ответ: бери в долг, потом отдашь. Хорошо, взял товары – думаешь, будешь спать спокойно. Фигушки. Надо сброситься на поездку архиепископа в Москву. Платили за ремонт, на торжества, на приезд митрополита.

На последнем своем приходе – в церкви святого Иоанна Кормянского – я прослужил 12 лет. Когда я туда пришел, я для себя сразу решил, что мне надоело, что надо мной издеваются, что меня пинают. Главное – сохранить свою психику, здоровье. Поэтому, если меня опять будут пытаться куда-то перевести, я уйду. Я себе часто это повторял: пока не гонят, терпеть можно. Думаю, что, когда я определил для себя последний «рубеж обороны», мне было легче переносить «святительские наставления».

Почему я все это терпел и не ушел раньше? Епископы очень часто любили и любят упрекать на собраниях, мол вы, отцы, за деньгами в церковь пришли (что, в свою очередь, не мешало тут же прямым текстом советовать священнику: «нечем платить епархиальный налог? Продай свою машину и заплати».) И «если кому что не нравится – снимайте кресты-рясы и идите на завод». Уверен, одна из наших проблем в том, что церковные иерархи абсолютно убеждены: только они и есть церковь. Но это совершенно не так. Быть священником это мое личное искреннее желание, не ради больших денег или какого-то почета (я за 20 лет так и не видел ни того, ни другого). Я далеко не ангел, но мне кажется, были и есть люди, которым я смог помочь. Был период, когда, уйдя во «внутреннюю эмиграцию», сведя к минимуму контакты с епархиальной канцелярией, с этим официозом и симулякром, я надеялся на своем месте, на приходе, в общении с людьми что-то сделать. Что-то понять сам, что-то попытаться донести до людей.

Я более двух лет крестил, пользуясь чинопоследованием (читая вслух молитвы) на русском языке. Более года я на будних службах служил литургию с открытыми царским вратами и читая громко вслух так называемые «тайные молитвы», особенно анафору или «евхаристический канон» – сердцевину литургии, которая обычно прихожанам не видна и не слышна. Я стал читать Апостол лицом к прихожанам по-русски и стараться каждый раз говорить с ними на насущные церковные темы, ища новый язык и форму проповеди взамен той приевшейся гомилетики, которая настолько уже замылила уши и сознание слушателей, что некоторые просто выходят из храма на время казенных проповедей. Я старался задавать вопросы и будить желание разобраться в положении вещей, а не пережевывать давно готовые ответы «освященные святыми отцами» сотни и сотни лет назад в несуществующих уже странах, условиях и проблематике.

Но невозможно оставаться в таком режиме долго. Рано или поздно приходит момент, когда нужно сказать в полный голос. Я и так уже удивлялся, что столько времени на меня никто не донес в епархию про мой «модернизм». У меня даже сложилось мнение, что прихожане попросту не заметили этого или решили «а может так и надо». А я-то хотел, чтоб они задались вопросом: «а почему так?», пришли ко мне и мы бы вместе начали все это обсуждать… И хоть ожидаемого результата не пришло, я благодарен Богу за эти пару лет на моем старом приходе. Мне кажется, я нашел для себя многие ответы, узнал, в каком направлении искать решения некоторых вопросов, смог вырасти как священник.

Пандемия

Когда начался COVID-19, я, похоже, единственный во всей епархии начал носить маску. Меня очень беспокоила ситуация: то Вербное воскресенье, то на Страстной неделе освящение куличей и пасхи, тут же отпевания в закрытых гробах, а Лукашенко по-прежнему эпидемию не признает. Мы, священники, со всеми общаемся, ходим на требы, защиты никакой нет. Все меры предписанные «священноначалием» в инструкция – обычная демагогия и показуха.

Тогда даже Московская патриархия выпустила распоряжение, как должен быть снаряжен священник, если он идет к больному с признаками коронавируса. Я написал в епархию рапорт с просьбой объяснить, как вести себя священникам в Беларуси, распечатал и приложил многостраничную инструкцию от патриархии. Официального ответа я не получил, но настоятель на словах передал, что мой рапорт несостоятелен, потом что в инструкции патриархии упоминается Роспотребнадзор, а это, мол, не белорусское ведомство.

Ближе к концу поста мы сподобились посещения архиерея. А я уже все время ходил в маске – мне матушка с детьми нашили целый набор с марлевыми фильтрами. Сначала в алтарь заходит его челядь – диакона и иподиакона – и целуются с нашими отцами. Я своим говорю: «На дворе ковид. Архиерей со своей командой объезжает епархию, встречается на местах со священниками, а потом нам всю инфекцию везет». Зашел настоятель, посмотрел на меня – единственного в маске ­– и говорит: «Может, как-то по-другому?». Я говорю: «Что по-другому? Я уже неделю служу в маске». Он мне сказал: «Идите на клирос, я сам сегодня послужу».

Наконец, появился епископ. Я тоже подошел и поздоровался, а он мне что-то буркнул в ответ. Я быстро удалился в пономарку <помещение в храме для пономаря — The Insider>, но слышал, что он продолжал бубнить мне вслед. Позже мне передали, что он возмущался: если в маске, то и нечего служить, нечего в церкви делать. А они по ходу службы целовались, никак не соблюдая уже обнародованных патриархией и минской митрополией мер предосторожности. Лжицу протирали водкой, хотя в рекомендациях – спирт 60%. Потом пришло время проповеди. Я вышел в маске и стал говорить. А вокруг бегали фотографы – как положено, чтобы архиерей потом мог отчитаться о визите. Я потом посмотрел – ни на одну фотку, выложенную на сайт, я, в маске, так и не попал.

После службы архиерей меня вызвал и говорит: «Вот из Москвы прислали молебен. Если ты так ратуешь за безопасность, то иди читай молебен». Я говорю: «Так в чем смысл? Чтобы люди продолжали стоять кучей в храме, слушая молебен? Пусть уж лучше идут домой». Но архиерей настоял на своем. После молебна ко мне подошел пономарь и позвал на торжественную трапезу. Я ему говорю: «Ты мультик про Пятачка видел? Какой мне смысл всю службу ходить в маске, а потом на трапезу – без?»

К Пасхе в храме на полу начертили крестики, чтобы люди соблюдали дистанцию. Но после Вознесения – у нас престольный праздник, торжественная служба, вновь огромное скопление людей. Ожидается опять архиерей, несколько хоров. У нас один священник болеет, у настоятеля температура, две певчие уже не приходят, регент – официально контакт первого уровня. На фоне этой картины настоятель пытается организовать торжественную службу – ведь «все приедут». Я пытаюсь его отговорить… Потом он мне звонит и говорит, что в интернете появилась информация про то, что у нас все болеют. Откуда, дескать, информация?

Я сказал, что пишу под замком в своем Facebook, и кто-то мог суммировать мои закрытые посты и выложить в открытый доступ. А кто это мог сделать, неважно, потому что клеветы в этом нет. Разве прихожане, те, кто приводит причащать детей, не должны это знать? А он мне сказал: «Вы даже не представляете себе, в каком вы залете, какая буря на вас в епархии».

Поскольку служить было некому, а хор болел, то неделю я дежурил в храме, выполнял требы и проводил отпевания. Однажды пришла журналистка Belsat с просьбой об интервью, настоятель по телефону, на удивление, не возразил. Интервью вышло — настоятель был возмущен, что я с ним не согласовал текст, хотя ничего особенного я не сказал. Но я ему предложил: «Если я где-то сказал неправду, напишите контрстатью. А я вам отвечу. Начнется хоть какая-то движуха на сайте епархии, а не вечные службы епископа и молебны по благословению». Он ответил: не хочу ничего писать, готовьтесь, у вас будут проблемы.

«Сел на велосипед и уехал домой»

Подошел срок отпуска. Поскольку служить в храме было некому, я предложил перенести отпуск. Но настоятель настоял на том, чтобы я ушел и на это время отменил ежедневное богослужение, что для нашей епархии более чем удивительно. За два дня до окончания отпуска мне звонил настоятель. Но я не взял трубку. На следующий день днем пришла SMS: «У вас сегодня закончился отпуск, а Вас не было на службе. Приходите вечером». На следующий день, после утренней литургии, получаю еще одну SMS – надо срочно приехать в епархиальное управление.

Приехал, сижу в коридоре час, жду. Секретарь сказал: «Идет совещание. Ждите». Слышу голоса из кабинета – свою фамилию в таком контексте: «Убрать его из города, чтобы ноги его тут не было. В деревню его (ту самую, где не было отопления)! Он Кураеву руку пожимал в Кремле (после того, как Кураев упомянул Стефана (Нещерета) среди «голубых» епископов. Я выложил пост о той встрече с отцом Андреем в соцсетях, и это не осталось незамеченным)». Я понял, что момент настал. Посмотрел на часы – прождал уже почти час. Я подумал: «Что я тут делаю? Я позволю, чтобы надо мной дальше издевались? Чтобы отослали в деревню? Чтобы задолбали отчетами? Вить из меня веревки?» Я встал и ушел.

Вдогонку мне стал звонить секретарь. Я сказал, чтобы всю информацию мне прислали на почту. Звонил настоятель, но я ответил то же самое. Поехал на приход, забрал все свои вещи и отвез их домой. А вечером приехал в церковь, потому что должен был отслужить вечернюю службу. Но тут заявляются викарный епископ, мой настоятель, благочинный, и вручают мне приказ, что я уволен за прогул с правом перехода в другую епархию (если другой барин меня возьмет!), и трудовую книжку. Дослужить мне не дали. Я подписал все бумаги, сел на велосипед и уехал домой…

Потом изучил трудовую книжку, и понял, что мне вписали не тот пункт статьи Трудового кодекса: вместо «прогула» – «состояние токсического и алкогольного опьянения». И я подумал, что эта ошибка была по-своему символична: все эти годы я находился в состоянии токсического отравления.

Политика

А на этом фоне у нас, в Беларуси, разворачивалась президентская кампания. Уже сидели Тихановский, Бабарико. А до этого в России и патриарх Кирилл, и митрополит Иларион «топили» за обнуление Путина. Епископ Полоцкий Гурий, тогда ректор Минских духовных школ, в интервью напрямую говорил: «Скоро будем выбирать президента. Надо выбирать стабильность, то есть Лукашенко». Потом этот епископ, уже заболевший ковидом, служил праздничную службу в Жировицах, его из алтаря увезли в больницу, он заразил нескольких студентов. Но для него все закончилось хорошо. А вот несколько старшекурсников, записавших прямо из больницы милый позитивный видеоклип, он отчислил непонятно за что.

Я тогда возмущался: разве это не участие в политике? А если я сейчас выйду на улицу с плакатом «Свободу политзаключенным», мне тут же скажут: попы не должны участвовать в политике. И еще до увольнения я, надев шляпу с широкими полями и маску, выходил на протесты. Стоял в Гомеле в цепочке. У нас тогда менты хватали глухонемых, представляете? 9 августа наша семья пошла на выборы, мы с женой и старшая дочь проголосовали за Тихановскую. И когда стало понятно, что такие массовые фальсификации, в тот же вечер я поехал на велосипеде в центр города на протесты. А несколько дней спустя, понял, что нужно защищать и церковь – поэтому вышел на пикет в подряснике с крестом и плакатом на белорусском языке: «Остановите насилие».

Было понятно, что терпеть Лукашенко больше невозможно. А патриарх Кирилл поздравил его с победой, а за ним и митрополит Павел поздравил, причем не только от себя, но и от лица всей паствы и всех священнослужителей. Но моего поздравления там быть не могло!

Почему большинство верующих людей «съели» ситуацию с Лукашенко? Потому что они привыкли, что политика не наше дело. А священники привыкли, что у них не должно быть своего мнения. Один раз я в интернете публично высказался. Мне епископ устроил выволочку и сразу заставил писать объяснительную. Так и чувствовалось, что он ждал: «обещаю не иметь своего мнения». В итоге я написал: «Постараюсь свое мнение держать при себе». В этом августе это стало невозможным…

После ухода из церкви я пошел на курсы айтишников. Наши организации гражданского общества поддерживали тех, кого уволили по политическим соображениям. Меня уволили не за политику, но мне все равно помогли. Я продолжал выходить на марши. Уже новый минский митрополит Вениамин слал мне сигналы прекратить это делать. Но ни одного открытого, официального. Позже мне пришлось на велосипеде убегать по частному сектору от преследования на машине с неизвестными в штатском, такие же бандиты пытались меня в священнической форме скрутить и увезти с автобусной остановки… Потом меня арестовали. А когда я вышел из тюрьмы, отсидев в общей сложности 25 суток, то был в довольно неприятном и разбитом состоянии: не мог собраться с силами и сосредоточиться на учебе, слонялся по дому, временно перестал ходить на протесты. В город выезжал в шляпе, темных очках и намотанном на шею шарфе. Но меня и в таком виде узнавали и приветствовали: «Жыве Беларусь, отец Владимир!». Это было и смешно, и радостно: беларусы не сдаются и не сдадутся. Правда и Свет обязательно победят. Будет очень интересно наблюдать за поведением церковной иерархии, которая сейчас лобызается с узурпатором и угощает ОМОН тортиками. Надеюсь, люди церковные начнут понимать, что так любимая и охраняемая многими традиция – это «не поклонение пеплу, а передача огня».

В итоге я с семьей уехал за границу. Сейчас мы во Франции, решаем текущие вопросы. Дети уже ходят в школу. Местные власти и жители нам очень помогают. В Беларуси Следственный Комитет шлет мне повестки, разыскивают по телефонам родственников. Мы, как многодетные и так уже числились в разряде «социально опасных», а тут еще я против насилия и геноцида. Могут просто отобрать детей… В РПЦ, в сегодняшнем ее виде, я своего служения больше не вижу. А тут есть церковные структуры, с которыми есть общий язык. Так что – жыве Беларусь i жыве Царква Хрыстова.

The Insider