Андрей Шишков. Протесты Навального и православная а-политическая теология
В конце января в России по всей стране прошли, наверное, самые масштабные протестные митинги за последние 10 лет. Их причиной послужил арест вернувшегося на родину после лечения в Германии оппозиционного политика Алексея Навального. В августе прошлого года его попытались отравить российские спецслужбы, после чего Навальный несколько недель провёл в коме. Спустя два дня после возвращения в Россию, на ютуб-канале Навального был опубликован фильм-расследование про предполагаемую частную резиденцию Владимира Путина (“Дворец Путина”), который набрал на сегодняшний день более 100 млн просмотров. Эти события стали отправной точкой протеста. Полиция в дни митингов провела рекордное число задержаний, которые вызвали новую волну возмущения в обществе.
В такие дни особенно остро чувствуется, что у православных, особенно у постсоветских, нет богословского языка, на котором можно говорить о политических событиях. Причем, как у тех, кто возмущен действиями властей, так и у тех, кто поддерживает их. Православная политическая речь сегодня дискретна и представляет собой повторение одних и тех же старых общих мест: «нет власти не от Бога», «не мир, но меч», «кесарю кесарево», «церковь вне политики». Но вокруг них, как правило, не образуется никакого облака смыслов, нарративов или интерпретаций. Они вбрасываются в публичное пространство и сразу же отскакивают назад.
Бедность политической речи у православных связана с тем, что у них нет развитой политической теологии, а значит и навыка богословски рассуждать на политические темы. Отсюда растерянность при столкновении с ними. А за растерянностью — раздражение от неспособности высказаться, выразить свое мнение на адекватном своему религиозному мироощущению языке. Бедный богословский язык, на котором православные иерархи, богословы и простые верующие говорят о политическом, в основном используется либо для обслуживания действующей власти, либо для выражения позиции радикальной аполитичности. В обоих случаях – это не речь, а «бормотание» вокруг слов «симфония» или «аполитичность». Человек, говорящий (а точнее бормочущий) из этих позиций, как Ходор из «Игры престолов» способен лишь на повторение тавтологичной формулы: «Церковь вне политики, потому что она аполитична»; «симфонические отношения церкви и государства предполагают симфонию». «Ходор! Ходор!». И только перед смертью персонажа выясняется, что у этой фразы есть какой-то смысл: «Hold the door!». Столкновение с непониманием вызывает у говорящего одновременно чувство собственной неполноценности и чувство собственной исключительности, избранности, неотмирности.
Православные часто гордятся своим нонконформизмом — не идти на поводу у сил мира сего. Но нередко этот нонконформизм и неотмирность парадоксально сочетаются с лояльностью к властям и ударной дозой конспирологии. Это особенно верно в отношении России, где на деле слишком часто православная мнимая неотмирность оборачивается простым лицемерием. Например, глава Отдела внешних церковных связей РПЦ митрополит Иларион Алфеев в своей телепрограмме заявил, что вовлечение детей в протестное движение недопустимо, потому что дети должны оставаться вне политики, но никаких возражений против вовлечения детей в прогосударственную политику он ни разу не высказывал. Экзарх всея Беларуси митрополит Вениамин Тупеко много раз за последние полгода повторял, что церковь должна быть вне политики, но в разгар протестов наградил церковными орденами лояльных Александру Лукашенко чиновников. На самом деле — это давняя традиция, которая выражается в сакрализации любой политической власти, даже если она еретическая или аморальная. Православный привык видеть лицо властителя в свете нимба, будь это даже император-еретик, Иосиф Сталин или царь Ирод, посылающий солдат убить младенцев в Вифлееме. О политической власти нельзя говорить, перед ней можно только благоговейно бормотать. Любой критик власти становится отступником, еретиком, агентом дьявольских сил.
Причина отсутствия православной политической теологии коренится в общем кризисе православной теологии. Ещё в начале 20 века после первой Русской революции 1905 года, которая привела к появлению первого русского парламента, и особенно после революции 1917 года русская религиозная мысль очень живо включилась в осмысление политического. Такие фигуры как Николай Бердяев, о. Сергий Булгаков, Семён Франк, проект «Новый Град» Георгия Федотова, Фёдора Степуна и Ильи Фондаминского, мать Мария Скобцова и многие другие предложили оригинальные примеры православной политической теологии. В каком-то смысле их можно назвать политическими иконоборцами, но на самом деле они уничтожали не иконы власти, а идолов.
Но эта короткая вспышка была быстро погашена. Возобладавшая в православном богословии программа неопатристики вытеснила их в маргиналии. Все перечисленные мыслители попали под подозрение в неправославности. Достаточно вспомнить историю травли Федотова в Свято-Сергиевском богословском институте. Для православного богословского мейнстрима они слишком либеральны, а потому еретичны. От забвения их спасло только помещение в раздел “религиозной философии”.
Главные богословы новой эпохи — о. Георгий Флоровский и о. Александр Шмеман рассуждали о политическом уже в режиме бормотания. Неопатристика с ее сакрализацией прошлого и ненавистью к современной философии довольно быстро превратилась из “вперед к отцам” в “назад к отцам” и породила различные историософские дискурсы: политический исихазм, византинизм, “Москва — Третий Рим” (в современном изводе). Православные не только достали старые иконы-идолы имперской власти, но и намеренно затемнили их, чтобы те выглядели древнее. Так появился, например, “Византийский урок” митр. Тихона Шевкунова.
Неопатристика вернула не только святых отцов, но и отцов-аскетов, сделав их популярными, а через это нормативными для всех православных верующих. В итоге в православии традиционная аскетика вытеснила этику. Проблема в том, что в аскетической борьбе со страстями нет моральной проблематики, отсутствует категория морального выбора. В идеале аскет не должен думать вообще. Помыслы как плохие, так и хорошие следует отсекать. Православная аскетика учит, что даже если тебе явится сам Бог, не следует доверять этому видению, потому что это может оказаться дьявол в светозарном обличии. Такая установка вызывает паранойю и развивает конспирологическое сознание. Не секрет, что главные рассадники конспирологии в православии – это монастыри, особенно те, в которых действуют строгие правила и культивируется аскетика. Наконец, аскет должен отдавать свою волю духовному руководителю. И в тех странах, где государство претендует на роль духовного наставника, постоянно вмешиваясь в эту сферу (как в России или Беларуси), православные попадают в ловушку, они не могут подвергать сомнению действия своего наставника. В сочетании с добровольной сакрализацией власти это даёт ошеломляющий эффект.
По моему глубокому убеждению основные установки неопатристического синтеза как метода в православном богословии способствую развитию конспирологии и упадку этики. Конечно, речь идёт об усреднённой массовой неопатристике, которая процветает в духовных школах и прививается там будущим священникам. Есть замечательные примеры богословов, которые работают в этой парадигме, но кого нельзя обвинить ни в чем вышеописанном, — это митр. Каллист Уэр и Иоанн Зизиулас, о. Джон Бэр, Эндрю Лаут, Кирилл Говорун и др. Но средний неопатристический богослов, как правило, ставит их православность под сомнение.
Картина, которую я обрисовал, выглядит довольно печально. Но надежда все-таки есть. С одной стороны, появляется новое поколение православных теологов, для кого политическая теология— это способ найти язык, чтобы говорить с обществом. Лидером этого поколения можно назвать Аристотеля Папаниколау. С другой стороны, как и в начале 20 века, социальные и политические потрясения побуждают православных теологов осмыслять политическое. На постсоветском пространстве политическая теология началась с украинского «богословия майдана» во время «Революции достоинства» в 2014. В 2019 в России появилось резонансное открытое письмо православных священнослужителей в поддержку фигурантов московского дела о протестах. В 2020 публичная теология появилась в Беларуси в ответ на фальсификацию выборов, государственное насилие и церковный сервилизм (Обращение православных христиан Беларуси). Сейчас в России возникают попытки политико-теологически осмыслить историю возвращения Алексея Навального, его арест и массовые протесты (Федор Людоговский, Александр Морозов).
Православная политическая теология рождается в ответ на политическое насилие, несправедливость и неспособность церковных властей дать моральную оценку происходящему. То, что появляется сейчас, – пока что эпизодические вещи. Их можно сравнить с попытками потерявшего речь научиться говорить снова. Голос пока очень слабый, слова путаются – впереди ещё длинный период реабилитации.
Андрей Шишков – со-учредитель и исполнительный директор Центра перспективных теологических исследований, Москва Россия, со-автор телеграм-канала “Православие и зомби”.
